Неточные совпадения
Городничий. А, черт возьми, славно быть
генералом! Кавалерию повесят тебе через плечо. А какую кавалерию лучше, Анна Андреевна,
красную или голубую?
Городничий. Э? вишь, чего захотела! хорошо и
красную. Ведь почему хочется быть
генералом?
Генерал Фабрициус пошел сзади Ли Хунг-чанга, тоже
покраснев и дергая себя за усы.
Самгин наблюдал. Министр оказался легким, как пустой, он сам, быстро схватив протянутую ему руку студента, соскочил на землю, так же быстро вбежал по ступенькам, скрылся за колонной, с
генералом возились долго, он — круглый, как бочка, — громко кряхтел, сидя на краю автомобиля, осторожно спускал ногу с
красным лампасом, вздергивал ее, спускал другую, и наконец рабочий крикнул ему...
Если б видели наши столичные чиновные львы, как здешние служащие (и сам генерал-губернатор) скачут по этим пространствам, они бы
покраснели за свои так называемые неусыпные труды…
В ложе была Mariette и незнакомая дама в
красной накидке и большой, грузной прическе и двое мужчин:
генерал, муж Mariette, красивый, высокий человек с строгим, непроницаемым горбоносым лицом и военной, ватой и крашениной подделанной высокой грудью, и белокурый плешивый человек с пробритым с фосеткой подбородком между двумя торжественными бакенбардами.
На разъездах, переправах и в других тому подобных местах люди Вячеслава Илларионыча не шумят и не кричат; напротив, раздвигая народ или вызывая карету, говорят приятным горловым баритоном: «Позвольте, позвольте, дайте
генералу Хвалынскому пройти», или: «
Генерала Хвалынского экипаж…» Экипаж, правда, у Хвалынского формы довольно старинной; на лакеях ливрея довольно потертая (о том, что она серая с
красными выпушками, кажется, едва ли нужно упомянуть); лошади тоже довольно пожили и послужили на своем веку, но на щегольство Вячеслав Илларионыч притязаний не имеет и не считает даже званию своему приличным пускать пыль в глаза.
Консул
покраснел, несколько смешался, потом сел на диван, вынул из кармана бумагу, развернул и, прочитавши: «Генерал-адъютант граф Орлов сообщил графу Нессельроде, что его им… — снова встал.
Бешено грохочут по Тверской один за другим дьявольские поезда мимо генерал-губернаторского дома, мимо Тверской части, на которой развевается
красный флаг — сбор всех частей. Сзади пожарных, стоя в пролетке и одной рукой держась за плечо кучера, лихо несется по Тверской полковник Арапов на своей паре и не может догнать пожарных…
На террасе уже было довольно темно, князь не разглядел бы в это мгновение ее лица совершенно ясно. Чрез минуту, когда уже они с
генералом выходили с дачи, он вдруг ужасно
покраснел и крепко сжал свою правую руку.
Идем мы с ним давеча по горячим следам к Вилкину-с… а надо вам заметить, что
генерал был еще более моего поражен, когда я, после пропажи, первым делом его разбудил, даже так, что в лице изменился,
покраснел, побледнел, и, наконец, вдруг в такое ожесточенное и благородное негодование вошел, что я даже и не ожидал такой степени-с.
Генерал даже
покраснел, говоря.
Генерал покраснел ужасно, Коля тоже
покраснел и стиснул себе руками голову; Птицын быстро отвернулся. Хохотал по-прежнему один только Фердыщенко. Про Ганю и говорить было нечего: он все время стоял, выдерживая немую и нестерпимую муку.
Когда его жена уходила на платформу освежиться, он рассказывал такие вещи, от которых
генерал расплывался в блаженную улыбку, помещик ржал, колыхая черноземным животом, а подпоручик, только год выпущенный из училища, безусый мальчик, едва сдерживая смех и любопытство, отворачивался в сторону, чтобы соседи, не видели, что он
краснеет.
Напротив Александры Григорьевны, и особенно как-то прямо, сидел еще старик, — в отставном военном сюртуке, в петличке которого болтался Георгий, и в военных с
красными лампасами брюках, — это был сосед ее по деревне, Михаил Поликарпович Вихров, старый кавказец, курчавый, загорелый на южном солнце, некогда ординарец князя Цицианова [Цицианов Павел Димитриевич (1754—1806) —
генерал царской армии.
Беловзоров сидел угрюмо в углу, весь застегнутый и
красный; на тонком лице графа Малевского постоянно бродила какая-то недобрая улыбка; он действительно впал в немилость у Зинаиды и с особенным стараньем подслуживался старой княгине, ездил с ней в ямской карете к генерал-губернатору.
А
генерал уже достал из портфеля объемистую тетрадку и положил ее перед собой; в этой тетрадке Родион Антоныч узнал свою докладную записку, отмеченную на полях
красным карандашом
генерала, — и вздохнул свободнее.
Чаще же всего ему, точно неопытному игроку, проигравшему в один вечер все состояние, вдруг представлялось с соблазнительной ясностью, что вовсе ничего не было неприятного, что красивый подпоручик Ромашов отлично прошелся в церемониальном марше перед
генералом, заслужил общие похвалы и что он сам теперь сидит вместе с товарищами в светлой столовой офицерского собрания и хохочет и пьет
красное вино.
Но вдруг ему вспомнились его недавние горделивые мечты о стройном красавце подпоручике, о дамском восторге, об удовольствии в глазах боевого
генерала, — и ему стало так стыдно, что он мгновенно
покраснел не только лицом, но даже грудью и спиной.
И нет никаких сомнений в том, что в маститые годы они обое станут
генералами с
красными широкими лампасами и с
красными подкладками пальто.
Снегирь, отбившийся от стаи, сидит на ольхе,
красный, важный, как
генерал, и сердито поскрипывает, качая черным носом.
— Какой
генерал? — ответил вопросом Володин и
покраснел и обиженно выпятил нижнюю губу.
— Я тебе говорил, — сказал
генерал вполслуха, —
красная девка!
Молодой человек все это время молчал,
краснел, перебирал носовой платок и собирался что-то сказать; у него шумело в ушах от прилива крови; он даже не вовсе отчетливо понимал слова
генерала, но чувствовал, что вся его речь вместе делает ощущение, похожее на то, когда рукою ведешь по моржовой коже против шерсти. По окончании воззвания он сказал...
Домик кровожадного
генерала я, разумеется, и прежде знал. Это небольшой, деревянный, чистенький домик в три окна, из которых на двух крайних стояли чубуки, а на третьем, среднем, два чучела: большой голенастый
красный петух в каске с перьями и молодой черный козленок с бородой, при штатской шпаге и в цилиндрической гражданской шляпе.
В комнатах все было устроено тоже по-старинному: пузатая мебель
красного дерева, кисейные занавески на окнах, тюменские ковры на полу, орган «с ошибочкой в дудках», портреты
генералов и архиереев на стенах, клетка с канарейками и т. д.
Две вещи здесь как-то странно останавливали внимание: небольшой погнутый самовар, стоявший на полке, и черная рамка с остатком грязного стекла и портретом какого-то
генерала в
красном мундире, висевшая около икон.
Два окна второй комнаты выходили на улицу, из них было видно равнину бугроватых крыш и розовое небо. В углу перед иконами дрожал огонёк в синей стеклянной лампаде, в другом стояла кровать, покрытая
красным одеялом. На стенах висели яркие портреты царя и
генералов. В комнате было тесно, но чисто и пахло, как в церкви.
Снился ей затем публичный акт, ряды гимназисток, чопорные классные дамы, стоящие перед своими классами, покрытый
красным сукном стол, а за ним
генералы в звездах, а посередине их сама начальница, также сухая, как щепка, седая, со сдвинутыми бровями и гордо щурящимися глазами.
Генерал на это приглашение немедля отправился в сопровождении Маремьяши в отделение Аделаиды Ивановны, которое, чем долее жила в нем старушка, все более и более принимало оригинальный или почти исторический характер: оно состояло из маленького, крытого шатром и освещаемого цветным фонарем прохода, потом очень большой комнаты, из которой одна дверь,
красного дерева, вела в спальню Аделаиды Ивановны, а другая, совершенно ей подобная, прикрывала собой шкаф, хранящий маленькую библиотеку m-lle Бегушевой.
Тучи громадных событий скоплялись на Востоке: славянский вопрос все более и более начинал заинтересовывать общество; газеты кричали, перебранивались между собой: одни, которым и в мирное время было хорошо, желали мира; другие, которые или совсем погасали, или начинали погасать, желали войны; телеграммы изоврались и изолгались до последней степени; в комитеты славянские сыпались сотни тысяч; сборщицы в кружку с
красным крестом появились на всех сборищах, торжищах и улицах; бедных добровольцев, как баранов на убой, отправляли целыми вагонами в Сербию; портрет
генерала Черняева виднелся во всех почти лавочках.
Вскоре в диванную предстала Маремьяша —
красная, пылающая и издающая из себя легкий пар, пропитанный запахом березовых веников. Она доложила, что Аделаида Ивановна, узнав, что у Александра Ивановича кузен их,
генерал Трахов, умоляет его прийти к ней, чтобы поскорей на него взглянуть.
Вот он идёт рядом с Мироном по двору фабрики к пятому корпусу, этот корпус ещё только вцепился в землю, пятый палец
красной кирпичной лапы; он стоит весь опутанный лесами, на полках лесов возятся плотники, блестят их серебряные топоры, блестят стеклом и золотом очки Мирона, он вытягивает руку, точно
генерал на старинной картинке ценою в пятачок, Митя, кивая головою, тоже взмахивает руками, как бы бросая что-то на землю.
Когда стал чином
генералСлужебный якобинец С<та>сов
И Муравьева воспевал
Наш
красный филантроп Некрасов, —
Тогда в бездействии влачил
Я жизни незаметной бремя
И счастлив, что незнаем был
В сие комическое время!
Генерал остановился,
покраснел и прибавил: «Господа! я не оратор, но, как человек русский, могу сказать: ребята, наша взяла!..»
Вдруг подскочил Де-Грие. Они все трое были возле; я заметил, что m-lle Blanche стояла с маменькой в стороне и любезничала с князьком.
Генерал был в явной немилости, почти в загоне. Blanche даже и смотреть на него не хотела, хоть он и юлил подле нее всеми силами. Бедный
генерал! Он бледнел,
краснел, трепетал и даже уж не следил за игрою бабушки. Blanche и князек, наконец, вышли;
генерал побежал за ними.
— Вы их немедленно получите, — ответил
генерал,
покраснев немного, порылся у себя в бюро, справился в книжке, и оказалось, что за ним моих денег около ста двадцати рублей.
Генерал занял место за столом знакомых ему офицеров, поклонился всем вставшим при его приходе и громко сказал: «Садитесь, господа!» — что относилось к нижним чинам. Мы молча кончили обед; Иван Платоныч приказал подать
красного румынского вина и после второй бутылки, когда лицо у него повеселело и щеки и нос приняли яркий оттенок, обратился ко мне...
Сердце ее так сильно трепетало, что от его толчков часто и равномерно вздрагивало плюшевое одеяло. Она вспомнила, как сегодня в
красном кабинете Рыбникова называли именами японских
генералов, и слабое, далекое подозрение уже начинало копошиться в ее темном уме.
Последние слова старик выговорил совсем
красный, а затем выбежал из павильона.
Генерал только хотел захохотать, но так и остался с раскрытым ртом. Наступила минута мертвой тишины. Грузная фигура Тараса Ермилыча мелькнула уже на выходе из сада.
— А? Да, да… Письменный стол и вот этот шкапчик из
красного дерева делал моему отцу столяр-самоучка Глеб Бутыга, крепостной
генерала Жукова. Да… Большой художник по своей части.
В полдень Ольга и Саша пришли в большое село. Тут на широкой улице встретился им повар
генерала Жукова, старичок. Ему было жарко, и потная,
красная лысина его сияла на солнце. Он и Ольга не узнали друг друга, потом оглянулись в одно время, узнали и, не сказав ни слова, пошли дальше каждый своею дорогой. Остановившись около избы, которая казалась побогаче и новее, перед открытыми окнами, Ольга поклонилась и сказала громко, тонким, певучим голосом...
Всё лицо игумна, среди седин
красное и улыбающееся, как бы одобряющее то, что говорил
генерал, выхоленное лицо
генерала с самодовольной улыбкой, запах вина изо рта
генерала и сигар от его бакенбард — всё это взорвало отца Сергия. Он поклонился еще раз игумну и сказал...
Прошел мимо австрийский
генерал, заложив руки назад, с такими же
красными лампасами, какие носят наши
генералы.
И темная, неподвижная, молчаливая зелень пальм, и ярко-желтый песок на аллеях, и ярко-зеленые скамьи, и блеск ревущих солдатских труб, и
красные лампасы
генерала — все это надоедает в десять минут.
Но зато извозчик не унывал: как будто бы везя какого-нибудь
генерала, он бойко подлетел к воротам на
красный, огороженный простым огородом двор и сразу остановил лошадей.
Я приблизился и действительно увидел нечто в высшей степени странное. В нижней части груди, в том самом месте, на которое сейчас указал
генерал, находилось продолговатое пространство, усеянное белыми пупырышками, вроде сыпи. Когда
генерал щелкнул по этому месту двумя пальцами, то пупырышки мгновенно
покраснели, и я мог прочитать следующее...
Музыканты, дворовые люди предводителя, стоя в буфете, очищенном на случай бала, уже заворотив рукава сюртуков, по данному знаку заиграли старинный польский «Александр, Елисавета», и при ярком и мягком освещении восковых свеч по большой паркетной зале начинали плавно проходить: екатерининский генерал-губернатор, со звездой, под руку с худощавой предводительшей, предводитель под руку с губернаторшей и т. д. — губернские власти в различных сочетаниях и перемещениях, когда Завальшевский, в синем фраке с огромным воротником и буфами на плечах, в чулках и башмаках, распространяя вокруг себя запах жасминных духов, которыми были обильно спрыснуты его усы, лацкана и платок, вместе с красавцем-гусаром в голубых обтянутых рейтузах и шитом золотом
красном ментике, на котором висели владимирский крест и медаль двенадцатого года, вошли в залу.
Поручик, например, любил, может быть, общество порядочных женщин и важных людей —
генералов, полковников, адъютантов, — даже я уверен, что он очень любил это общество, потому что он был тщеславен в высшей степени, — но он считал своей непременной обязанностью поворачиваться своей грубой стороной ко всем важным людям, хотя грубил им весьма умеренно, и когда появлялась какая-нибудь барыня в крепости, то считал своей обязанностью ходить мимо ее окон с кунаками [Кунак — приятель, друг, на кавказском наречии.] в одной
красной рубахе и одних чувяках на босую ногу и как можно громче кричать и браниться, — но всё это не столько с желанием оскорбить ее, сколько с желанием показать, какие у него прекрасные белые ноги, и как можно бы было влюбиться в него, если бы он сам захотел этого.
Глагольев 1. Да, он настаивал на обвинении… Помню обоих,
красных, клокочущих, свирепых… Крестьяне держали сторону
генерала, а мы, дворяне, сторону Василия Андреича… Мы пересилили, разумеется… (Смеется.) Ваш отец вызвал
генерала на дуэль,
генерал назвал его… извините, подлецом… Потеха была! Мы напоили после их пьяными и помирили… Нет ничего легче, как помирить русских людей… Добряк был ваш отец, доброе имел сердце…